О холере в Российской империи

[Makskozak]

"Согласно недавним исследованиям, в наши дни наибольшее доверие к медицине "выказывают молодые и образованные люди с высоким уровнем дохода", те же, кто обладает невысоким уровнем образования и скромными доходами, "в большей степени высказывали свое недоверие системе здравоохранения в целом, а также ее представителям". Любопытно, что такая тенденция прослеживается со времен царской России.

Лекари - люди самые опасные
"В обществе к медицине и врачам распространено сильное недоверие... Здоровые люди говорят о медицине и врачах с усмешкою, больные, которым медицина не помогла, говорят о ней с ярою ненавистью", - писал еще в 1901 г. врач В.В. Смидович, более известный как выдающийся публицист В.В. Вересаев. Большую роль в подрыве доверия к медицине в конце XIX - начале XX в. играли уличные газеты. Они с азартом "травили" врачей, хватались за любую медицинскую неудачу, раздувая скандальные известия, слухи о которых доходили "до низших слоев общества, до невежественного народа" и принимали чудовищные формы.

Недоверие, граничившее с враждебностью, которое демонстрировало население Российской империи к врачам, было во многом обусловлено тем, что основная его часть, в отличие от наших современников, практически не сталкивалась с профессиональной медициной. До Земской реформы 1864 г. хоть какая-то врачебная помощь существовала только в городах. В сельской местности не было не только своих больниц, но и постоянных врачей.

Показательный пример - в Самарской губернии в 1864 г. на 1 млн 600 тысяч сельских жителей было только два вольнопрактикующих врача, живших в деревне. "Крестьяне видели докторов только при рекрутских наборах и при выездах на вскрытие мертвых тел, т.е. при обстоятельствах, наводивших на население панический страх. Больницы были крайне бедно обставлены, наполнялись неизлечимо больными городскими пролетариями и в населении имели репутацию домов смерти".

После 1864 г. система здравоохранения претерпела существенные изменения, однако даже в начале XX в. охват населения врачебной помощью оставлял желать лучшего: в 1912 г. на 100 000 человек приходилось всего 13 врачей, 17 фельдшеров, 17 повивальных бабок и 126 больничных коек. Для сравнения, в 2013 г. на 100 000 россиян приходилось около 490 врачей и 910 больничных коек. Пункты медпомощи были сконцентрированы в центральных губерниях и вокруг крупных городов, и неудивительно, что основная масса населения была знакома с докторами только понаслышке, а слухи ходили самые мрачные.

"Крестьяне... почему-то подозрительно смотрят на лекарей; они скорее обратятся за помощью к какой-то старухе-знахарке в случае нужды, нежели к лекарю", - сетовал сельский священник в 1866 г., описывая "дикие понятия о лекарях, как о людях самых опасных, которые своими лекарствами морят людей". В конце XIX - начале XX в. Санкт-Петербург, Москва, Одесса стали мировыми центрами научной медицины, но в то время как на весь мир гремели имена нобелевских лауреатов И.П. Павлова и И.И. Мечникова, основная масса населения не имела никакого представления о цивилизованном лечении болезней.

Во время массовых заболеваний - когда столкновение с "барской" медициной становилось неизбежным - недоверие к медицинским работникам перерастало в открытую враждебность. Большой трагедией и серьезнейшим испытанием доверия народа к медицине стали эпидемии холеры.

"Завелись доктора у нас, так и холера пошла"
Холера - "азиатская гостья" - впервые проникла на территорию империи в 1829 г., после чего каждое десятилетие приносило крупные эпидемии. Самой опустошительной была эпидемия 1848 г., когда заболело более полутора млн человек и почти 700 тысяч умерло. Всего за 1830-1910 гг. болезнь унесла 2 млн 89 тысяч жизней.

В народном сознании появление "азиатской гостьи" и медицинских работников сливалось в одно тревожное событие. Причинно-следственные связи оказывались нарушены: "Завелись доктора у нас, так и холера пошла". Приезжий господин-доктор нередко с иностранной фамилией вызывал интуитивное отторжение; непонятная речь, властные манеры, кажущаяся абсурдность предписаний (диета, гигиена, сомнительные порошки и жидкости, постельный режим), предопределяли нежелание пациентов идти на контакт. Но, пожалуй, главное - доктора и санитарные службы грубо вмешивались в привычный быт обывателей. Карантин, санитарные кордоны, ограничение торговли, принудительные дезинфекционные мероприятия, и, конечно, насильственное помещение заболевших в холерные бараки, осуществлявшиеся в годы первой эпидемии 1830-1831 гг., вызывали в народе негодование, панический страх и толки о врачах-убийцах.

Осенью 1830 г. в Москве на Смоленском рынке было повешено объявление: "Ежели доктора-немцы не перестанут морить русский народ, то мы их головами вымостим Москву!". А в Тамбовской губернии в 1831 г. "один губернский чиновник Никитин разглашал, что холерные начальники, не разбирая болезни, всех насильно забирали в больницы, залечивали их там и потом кучами сваливали в особые ямы; иногда больной был еще жив, но и его сваливали в мертвецкую кучу".

Заражение происходило преимущественно через питьевую воду, оттого особенное распространение получали слухи об отравлении колодцев и водоемов. Эти слухи вылились в бунты. Возбужденные толпы громили больницы и холерные бараки, докторов "стаскивали с дрожек и избивали до смерти". В Санкт-Петербурге толпу бунтовщиков на Сенной площади удалось усмирить только императору (этому событию посвящен барельеф на памятнике Николаю I работы Монферрана на Исаакиевской площади).

Подавив волнения при помощи войск и наказав подстрекателей, власти сделали выводы и впредь отменили неэффективный карантин и принудительное стационарное лечение холерных больных. Однако народ крепко уверился в том, что холеру придумали доктора-душегубы, которых стали называть "холерниками".

Новые эпидемии 1847-1848, 1853-1855, 1866 и 1870-1872 гг. возрождали эти нелепые слухи, однако практически полвека сопротивление докторам-душегубам в годы холерных эпидемий носило преимущественно мирный характер. Основная масса обывателей попросту старалась избежать встречи с медицинскими работниками, сомнительные порошки и прочую "отраву" "холерников" тайком выбрасывали (в обычное время с лекарствами, которые не помогли больному в одночасье, поступали так же и лечение докторов почитали за пустую трату времени). Предложение перевезти больного в холерный барак вызывало отчаянное сопротивление. Народная молва крепко утвердилась во мнении, что "барак построен для того, чтобы туда насильно брать народ и там морить или живыми заливать известкою". В автобиографической повести "Хлыновск" К.С. Петров-Водкин писал: "Вот в Саратове, - мужик сказывал верный, - гроба из барака вывезли, а мертвые крышки поснимали, да в саванах, и ну стрекача по городу делать, а сами орут, что живых схоронить их хотели.

Жест монарха
Страшная эпидемия холеры 1892-1893 гг., охватившая 77 губерний и унесшая более 300 000 жизней в России, вновь ожесточила обывателей против докторов и вызвала волну погромов. Как вспоминал знаменитый юрист А.Ф. Кони, "тогда погибло много самоотверженных врачей и сестер милосердия". За полвека с лишним медицина сделала большой шаг вперед, а, главное, казалось, что обыватели стали доверять врачам. Но холерные беспорядки, проходившие под прежним лозунгом "Нас морить хотят! Убьем доктора!", свидетельствовали об обратном. Снова источником бедствий объявили врачей-"холерников".

Показательно в этом смысле отсутствие волнений в Санкт-Петербурге, несмотря на то, что холера унесла множество жизней, преимущественно бедняков, из-за неудовлетворительных условий проживания и питания. В столицах, где к медицине успели привыкнуть все слои населения, мероприятия властей не вызвали отторжения не в последнюю очередь благодаря большой просветительской работе. При этом прежние слухи никуда не делись. Будущий революционер С.В. Малышев, юношей переживший эпидемию холеры в Санкт-Петербурге, вспоминал, что его мучил вопрос: "Действительно ли эта холера напущена врачами, как говорили старухи-шептуньи, или она явилась вне их желания". Чтобы окончательно развеять тревоги, 24 августа 1892 г. Александр III и императрица Мария Федоровна посетили холерный барак столичной Обуховской больницы. Этот жест монарха, широко освещавшийся прессой, оказал успокоительное воздействие на самых недоверчивых.

Серьезные волнения, произошедшие на Волге за два месяца до этого, показали пропасть, отделяющую столицу от провинции в отношении доверия к медицине. 21 июня в Астрахани "толпа чернорабочих произвела беспорядки, проявившиеся насилиями над медицинским персоналом и дошедшие даже до вытаскивания больных из госпиталя, выноса оттуда еще не погребенных мертвых тел и поджога самой больницы".

28 июня волна насилия докатилась до Саратова, где толпа разгромила квартиры врачей, сожгла холерный барак и насмерть забила двух человек, ошибочно приняв их за докторов. От страха перед холерой множество крестьян и бурлаков бежали с низовьев Волги, что способствовало распространению уже традиционных нелепых слухов: "В Астрахани и Саратове полиция, доктора и попы подкуплены "англичанкой" морить народ", "по улицам разъезжают особые телеги, с крышками, совершенно здоровых людей хватают железными крючьями, бросают их в эти телеги и увозят в больницы, где кладут живыми в гроба и засыпают известкой".

Трагедия доктора Молчанова
Волнения в уездном Хвалынске были прямым следствием этих слухов. Назначенный главой санитарной комиссии доктор А.М. Молчанов долгое время служил в Хвалынске городским врачом, однако не сумел наладить отношения с местным населением. При осуществлении санитарных мероприятий он легкомысленно отнесся к необходимости объяснить смысл требуемых мер, поэтому жители были настроены враждебно. Дезинфекция, которая проводилась бестактно, воспринималась горожанами как попытка травить народ и заражать холерой.

Астраханские слухи подлили масла в огонь, Молчанова обвинили в том, что он отравляет воду. 30 июня на центральной площади толпа жестоко расправилась с доктором, после чего долго не позволяла убрать его растерзанное тело, "пусть, дескать, такой народный враг сгинет без погребения". Для наведения порядка потребовались войска. В одном только Хвалынске четыре человека были приговорены к смертной казни за подстрекательство, около 60 - к каторжным работам и ссылке на поселение.

Показательно, что один из преступников, возвращаясь с каторги, куда он был отправлен за участие в убийстве Молчанова, даже двадцать лет спустя "продолжал считать себя героем, пострадавшим за правду". На пароходе "он с воодушевлением рассказывал все подробности события, около него собралась толпа, явно ему сочувствовавшая".

Убийство врача Молчанова всколыхнуло русское общество, этот случай обсуждали даже при дворе. Многое известно о той холере благодаря отражению этого события в художественной литературе. Так, В.В. Вересаев - в 1892 г. студент-медик, - будучи санитарным врачом в одном поселке Донецкого бассейна, уже накануне своего отъезда домой едва не оказался на месте Молчанова. Его личная история и судьба несчастного коллеги переплелись в повести "Без дороги" (1894). Известный советский художник и писатель К.С. Петров-Водкин оказался свидетелем расправы над Молчановым и свои детские впечатления отразил в пьесе "В маленьком городке" (1905) и повести "Хлыновск" (1930). По утверждению вдовы Молчанова Екатерины Романовны, в повести убийство "описано очень верно и точно, только опущены некоторые мелкие детали".

"Бить, вероятно, нас не будут"
Беспрецедентные по жестокости волнения повергли образованное общество в шок. Многие не верили в то, что холерные бунты возникли стихийно и лишь благодаря чудовищным по глупости слухам. Императрица Мария Федоровна, например, вслед за министром внутренних дел П.Н. Дурново была уверена, что погромы на Волге - следствие "политических происков нигилистов".

А.П. Чехов, служивший в то время санитарным врачом, считал, что насилие, порожденное верой в немыслимые слухи о врачах-отравителях, вызвано незнакомством "мужиков" с медициной. 22 июля, узнав о погромах, он писал о мелиховских крестьянах: "Мужики привыкли к медицине настолько, что едва ли покажется убеждать их, что в холере мы, врачи, неповинны. Бить, вероятно, нас не будут".

Как показали дальнейшие события, личный авторитет земского доктора не гарантировал безопасность - доверие исчезало под давлением рассказов "очевидцев" и паники. Слухи об астраханских событиях проникли в Тамбовскую и Воронежскую губернии и вызвали беспорядки. В двух селах разъяренные толпы разгромили бараки, больницы и квартиры медиков, но врачам удалось скрыться. В обоих случаях крестьяне собирались учинить расправу над своими земскими врачами, ранее пользовавшимися авторитетом и любовью. Показателен следующий эпизод: после усмирения бунта в Тамбовской губернии крестьяне села Абакумовка на коленях, сняв шапки, просили у чудом уцелевшего врача А.В. Цветаева прощения и умоляли остаться служить в их селе.

Причиной беспорядков А.Ф. Кони считал "полное отсутствие заботы о разъяснении невежественной толпе значения постигшего ее бедствия и условий борьбы с ним". Это утверждение не совсем справедливо - к 1892 г. было издано и распространено огромное количество брошюр, разъясняющих пути заражения холерой, способы борьбы с ней и принципы профилактики. В случае эпидемии информация расклеивалась в общественных местах, санитары, фельдшеры и врачи, не имея права насильно изолировать заболевших, прилагали большие усилия, чтобы убедить пациентов следовать предписаниям.

Другой вопрос, насколько эффективными могли быть увещевания при катастрофическом дефиците медицинских кадров и общем недоверии населения к официальной медицине. И когда в 1908-1910 гг. холера вновь добралась до России, "ползли те же слухи: кто-то отравляет воду, врачи не лечат, а морят, ради прекращения заразы попавших в больницу хоронят живыми. Иначе для чего же требуют, чтобы умерших хоронили в закрытых гробах и могилы заливали известью?".

Ключевой причиной слухов, беспорядков и неэффективности противохолерных мер можно считать невежество населения, а главное - неприятие "барской" медицины, недоверие к фигуре врача. Врач – представитель господ, человек другого круга, другого интеллектуального уровня, неспособный вести диалог на языке обывателя, воспринимался как враждебный элемент. Несмотря на огромную просветительскую работу, проделанную земствами, на возросший уровень грамотности, мобильности, отторжение населением медицинской помощи как чего-то чуждого и даже опасного оставалось неизменным на протяжении всей дореволюционной истории России. Достижения современной медицины показались бы любому, самому смелому мечтателю начала прошлого века фантастикой, однако, как показало время, проблема доверия к медицине не решена окончательно и в наш просвещенный век."

rg.ru/2019/03/11/rodina-holera.html

Статья была издана в марте 2019 года. Но, думаю, автору и подуматься не могло, насколько "проблема доверия к медицине не решена окончательно и в наш просвещенный век". Заодно можно сделать вывод, что проблема недоверия отнюдь не в том, что безграмотный крестьянин видел врача пару раз в жизни.

Ну и выдержки из писем А. Я. Булгакова, будущего московского почт-директора. Я думаю, каждый может восстановить у себя в памяти подобные высказывания из недавнего прошлого.

25 сентября 1830 года
О другом не слышим здесь, как о холере, так что, право, надоело. Мы были довольны, веселы у княгини Хованской вечером; является Обресков, рассказывает, что у него кучер умирает холерою, всех дам перепугал по пустякам. Я у людей его спрашивал. Кучер просто напился, и его рвало беспощадно.

1 октября 1830 года
Видел [почтмейстера] Рушковского, от коего Голицын требует окуривать все письма. Вообрази, какой это наводит страх в губерниях: в Москве чума! <…> Да государь-то какой ангел?! Всем известно, что он любит императрицу и детей своих, а он оставляет непринуждённо всё, что сердцу его дорого, ценно, чтобы лететь в Москву, которую описали ему жертвою смертоносной лютой заразы! Это будет в истории его написано золотыми буквами.

2 октября 1830 года
А я всё-таки не верю холере. На улицах ловят всех пьяных и полупьяных (а пьют очень много, оказия славная с горя), берут в больницы, бродяг также. Всё это считается больными. Доктора поддерживают, что прежде говорили: выгода их, чтобы было сказано, что их стараниями холера уничтожена. Что будет — Богу известно, но до сих пор вижу я обыкновенные болезни, бывающие всякий год в это время от огурцов, капустных кочерыжек, яблоков и проч. Не я один так думаю; но противоположная партия сильнее.

3 октября 1830 года
Во дворце, прежде чем быть допущенным наверх, большая проформа: надобно облить руки хлорной водою и прополоскать рот. Я всё-таки своё толкую, что нет холеры. Доказано, что мрут только пьяницы, обжоры, отощанные и те, кои сильно простужаются. Кто более рыскает всюду почтальонов, священников, кои больных исповедают и причащают, солдат, кои в куче живут? Нет больных, ни мёртвых такого рода ни в почтамте, ни между попами, ни в казармах. На что граф мне сказал, что болезнь не заразна, переходит не через прикосновение, а по воздуху, что это поветрие.

10 октября 1830 года
По городу ходят разные россказни, кои наводят страх или уныние на умы слабые, а это большинство. Попасть в госпиталь и умереть почитают одним. Говорят, что священникам запрещено ходить на дома исповедовать и причащать и проч. Конечно, лучше всего не верить подобным рассказам, но зачем их рассеивают?
Разговоры сии понудили начальство как бы оправдываться перед публикою в 16-м отчете о состоянии города. Всякий заметит, что здесь выздоравливают из 500 больных только 8, а в Ярославле из 69 — 20, в Рыбинске из 198 — 65 выздоровевших: стало быть, там лучше лечат или обходятся с больными.

11 октября 1830 года
Положим, что мрут холерою, а не обыкновенными осенними болезнями; но мы видим, что в нашем классе ни один ещё не умер мнимою этой холерой, а всё в народе. Отчего? Болезнь не в воздухе, ибо мы глотаем один воздух с простым народом. Стало быть, смертность от невоздержания, пьянства, худой или неумеренной пищи.

14 октября 1830 года
Как меня уверяли, Хлебников вылечивает в домах по 50 и 60 человек в день, за что несёт гонение от медиков. Главное — захватить в первую минуту и сильный пот произвесть, — сказал он Волкову, и мы этого держимся. Всего спасительнее: первое — не отягощать досыта желудка; второе — вино пить, но не напиваться; третье — на желудке носить фланель; четвёртое — не евши, не выезжать со двора и иметь на ногах тёплое.

16 октября 1830 года
В полиции, попах и медиках действует корысть. Вот, слышал я, как делает Закревский: у него род дозоров, составленных из медиков, фельдшеров с разными лекарствами, пиявками и проч., объезжают город; приказано везде, где занеможет кто холерою, на крыши выставлять платок белый в виде знамени, а ночью — фонари; где команда видит знаки сии, туда тотчас въезжает, спрашивает больного и тотчас действует к его спасению.

Все требуют Иверскую подымать, а в народе молва, что город только тогда избавится от холеры, когда икона Божьей Матери объездит все части города. Мы третий день не можем иметь образ; говорят, что в субботу повезут по Арбату, и тогда выйдем на улицу встречать.

19 октября 1830 года
Фавсту сказывали, что на больнице, что в Смоленском рынке, нашли прибитой и припечатанной с четырёх углов следующую надпись: «Ежели доктора-немцы не перестанут морить русский народ, то мы их головами вымостим Москву!» Ежели это не умысел людей неблагонамеренных, то всё-таки шалость вредная. Верно, не отыщут; впрочем, в городе спокойно, а это важное обстоятельство в сии смутные времена.

13 ноября 1830 года
Директриса французской труппы Карцева занемогла холерою, и актёры, кои не терпят её, говорят: «Хорошо, ибо вы увидите, что холера с нею не справится: она не выдержит, а не больная».

15 ноября 1830 года
Болезнь идёт так хорошо, что вчера умерло только 20 человек. Полиция во зло употребляет выдачу свидетельств: являются совсем не холерные и остаются в больницах несколько дней, для того только, чтобы выйти одетыми, обутыми и с пятью рублями награждения. Где не заведётся злоупотребление? Все без изъятия ожидают с нетерпением расцепления города; подходит Рождество, это для Москвы и окружных селений — как другая макарьевская ярмарка: большие делаются продажи и закупки.

19 ноября 1830 года
Приехал навестить меня князь Александр Михайлович Урусов. Я к нему выходил; и он становится хил, посидел довольно долго. Много толковали о холере. Он тоже моего мнения, что холера не прилипчива, спорил с самим государем, который ему изволил сказать: «Экий ты, братец, спорщик, ну так останемся всякий при своём мнении». Император полагаться должен на то, что ему доносят, а как господа медики врут и сбиваются во мнениях своих!

Болезнь оканчивается, — так говорят, что она в товарах, что надобно их все окурить. Да на это надобно года два! В Москве, может быть, на 10 миллионов одного чаю, хорош будет хлоровый чай! Хороши будут материи шёлковые! Большие идут о сём прения; чем кончатся — не знаю.