Ну-ка, милостивые государи, включите-ка воображение.
читать дальше Своенравная жена
Жил-был казак по имени Игнат. Сам из себя видный. Здоровенный такой, батареец. Усы торчком. Грудь колесом. Об лоб хоть поросенка бей, ему хоть бы что! Всем казак взял. Вот настала пора жениться. Приглянулась ему одна молодица. Маленькая такая, худенькая. И лицом не вышла. И чего он в ней такое нашел? Вся родня против была, а Игнат уперся на своем, хоть кол на голове теши.
— Люба она мне, и все. Если не посватаете, совсем не женюсь.
Делать нечего, если такая любовь. Кто ж устоит. Поженили их. День живут молодые, два, песни поют. На третий спор у них вышел. Жена-то хоть с виду незавидная, характер до чего ж вздорный имела. Игнат ей слово, она ему два. Он ей два, она десять в ответ. Скажет он, к примеру: «Свари щец». Так она кашу сварит. Он ей: «Хочу блинов с каймаком». А она щей наварит.
И пошла у них жизнь. Пупырыть на пупырыть. Не жизнь — мученье. «Ну ничего, — думает Игнат, — ты настырная, а я тебя настырней».
Вот и показывают друг перед дружкой свою дуроту. Как заведутся, бывало, он ей — брито, она ему — стрижено. Только в песне и сходились. Бывало, как заиграют, вся станица слушает. Это, мол, у Игната во дворе так заливаются. Пошли они как-то в соседний хутор к свояку в гости. Оделись празднично. По дороге опять стали спорить да ругаться. Он ей — брито, она ему — стрижено. Речку надо было перейти. А мосточек жидковат. Гляди, вот-вот развалится. Игнат перешел через мосток первым. И с того берега ей кричит:
— Смотри, на мостке не трясись. Неровен час развалится, в речку угодишь.
А жена как до середины моста дошла — и ну раскачиваться да прядать. Мост и развалился. Жена камнем на дно. Игнат в чем был за ней сиганул. Течение быстрое, относит. Нырял, нырял, все без толку. Вылез на берег, кручинится. И пошел к тому месту, где происшествие случилось. Идет и говорит в сердцах:
— Говорил я тебе, дура, брито — значит, брито.
Слышит, а из-за кустов ему в ответ:
— Говорила я тебе — стрижено.
Глядь, а жена его жива-здорова у кустов стоит, подол отжимает. Невдомек было Игнату, что его жена против течения выплывет. Разозлился казак, аж затрясся весь.
— Ах ты, такая-сякая! Чтоб ты пропала!
Смотрит: нет жены. Куда девалась? Походил-походил вокруг да около, под каждый кустик заглянул. Нет жены, пропала. Горевать не стал. На сердце столько уж накипело. Не горюется. Пошел казак домой. Соседям говорит:
— Пропала жена. Нету. Может, утонула, а може, сквозь землю провалилась. Не знаю.
День прошел, другой. Совестно стало казаку. Как-никак, а все ж жена. Оседлал лошадь. Приехал к тому месту, где с его женой такие чудеса произошли. Видит: на том месте, где жена стояла, деревце выросло. Приклонился он к нему. Загоревал.
— Говорил я тебе, брито — значит, брито, не послушалась.
А дерево ему в ответ жениным голосом:
— Говорила я тебе, что стрижено, значит, стрижено.
Схватил казак в сердцах деревце, как травиночку, из земли выдернул с корнем, бросил. И поехал домой. И не заметил, как его лошадь пару листочков с деревца прихватила. Дома расседлал лошадь. И говорит:
— В кого она у меня такая своенравная уродилась. Говорил же я ей, так нет.
А лошадь ему жениным голосом:
— Стр-р-рижено.
У казака от этого слова земля кругом пошла. Отдышался немного. Взял лошадь за узду и в табун отвел. Пастухам наказал, чтоб глаз с нее не спускали.
— Я, — говорит, — пока пешки похожу.
На следующий день табунщик шкуру лошади казаку приносит.
— Вот, возьми, — говорит, — С яру твоя лошадь сиганула. Не досмотрели.
И ждет, когда Игнат ругаться начнет. А Игнат шкуру принял, слова в укор не уронил. Только облегченно вздохнул. Зашел в курень, бросил шкуру на пол и прилег отдохнуть. Ну, думает, все, конец потехе. По-моему вышло. Если брито — это не стрижено. А шкура ему вдруг жениным голосом:
— А стрижено — это не брито.
Вскочил Игнат как ошпаренный.
— Все равно, — кричит, — я тебя доконаю. Потому что ты у меня, как кость, поперек горла стоишь.
А шкура заладила:
— Стрижено! Стрижено! Стрижено!
Схватил Игнат шкуру, в печку сунул. Огонь раздул. Соломки подбросил. Запылала шкура. В один миг сгорела. Ночью заснул Игнат мертвецким сном. Сквозь сон слышит: кто-то шепчет ему: «Стрижено, стрижено». Думает, чудится ему. Однако сон как рукой сняло. Прислушался. А из печки голос женин шепчет:
— Стрижено...
Догадался Игнат. Зола ему такие поганые слова нашептывает. Смутило казака. Вскочил. Золу из печки выгреб. Печку по кирпичику разметал да за базы выбросил. Взял Игнат мешок с золой. Вышел на улицу. Рассветать начало. Куда бы, думает, эту поганую золу выбросить? Ходил-ходил. Яму нашел. Бросил туда камень. Дна нету. Самое-то то, думает. Отсюда тебе, дорогая женушка, никак меня не достать. И бросил туда мешок. Как камень с души снял.
Домой вернулся довольный. Отоспался. Отъелся. Вроде бы жизнью довольным надо быть. Так нет, какая-то на сердце маета. Сник казак. Телом опал. Усы отвисли. «Промашка у меня в этой жизни вышла, — думает. — Пойду в яму сам брошусь. Все равно без нее не житье».
Подошел к яме. Пригорюнился.
— Соловушка, — говорит, — ты моя певучая, не слыхать мне более твово голосочка.
Только было собрался, слышит — гул в яме стоит. Крики. То ли кто плачет, то ли кричит не своим голосом. Выскакивает из ямы черт. Шерсть клочьями, хвост поджат. Плачет, слезы размазывает.
— Забери свою жену, — говорит. — Нет нам житья в нашей преисподней. Ад кромешный. Мы тебе впридачу золота дадим. Сколько хочешь.
Обрадовался казак.
— Не надо мне золота, отдайте мне мою женушку. Так мне без нее пусто на сердце!
Глядь — стоит перед ним жена. Жива-здорова. И говорит:
— Стрижено.
А казак головой кивает: ага, мол, стрижено. Сам руки к ней тянет. Норовит обнять. А та не дается.
— Ну, если, — говорит, — стрижено, тогда брито.
Казак опять соглашается.
— Брито.
Жена руками машет.
— Мне, — говорит, — с чертями интересней жилось.
Еле-еле казак уговорил ее домой вернуться. Зажили они с тех пор припеваючи. Захочет казак, к примеру, щец, шумит жене:
— Свари мне каши.
Она ему щей наварит. Захочет блинцов с каймаком. Шумит ей:
— Хочу щей.
Глядь, а блинцы с каймаком уже на столе. Не жизнь, а сплошное удовольствие. Раздобрел казак. Грудь колесом. Усы торчком. Смотрит соколом. Соседи завидуют — до чего же ладно живут.
Вот как-то раз приехал к ним с соседнего хутора свояк. Еле на ногах держится. Посмотришь на него — подумаешь, в гроб краше кладут.
Пока лошадей распрягали, Игнат у него интересуется:
— Никак, кум, на тебе черти воду возили?
Вздохнул свояк и в ответ:
— Угадал. Завелась в нашем хуторе нечисть, ни днем ни ночью покоя не дает.
Подумал Игнат. Ус потеребил. И говорит:
— Этому горю только жена моя поможет. Счас, — говорит, я с ней словом обмолвлюсь, только в разговор не влипай. Жена, — кричит, — кум приехал, в гости зовет, да мне что-то не больно хочется.
А та в ответ:
— Еще чего! Надо поехать, если зовет. Не чужие-ть.
— Ладно, — соглашается Игнат, — тогда я один поеду. А ты останешься. За хозяйством присмотришь.
— Еще чего. Вместе поедем. За хозяйством соседка присмотрит.
Слушает кум, удивляется.
Собрались они. Принарядились. И чин чином в гости покатили. Только в хутор заехали, как увидели черти жену Игната, и ну деру кто куда. Народ на улицу вышел. За спасенье Игната благодарят. А тот слушает, усмехается да помалкивает. Женушку свою обнимает. Смотрит не насмотрится. Хороша жинка! А вам по нраву?
По книге "Казачьи сказки"
Волгоград, "Ведо", 1992